Блог

Доктор философии Ляо решил прийти в университет немного раньше обычного. Ему хотелось обдумать несколько вариантов для сегодняшней лекции, включая и остроумные ответы на дерзкие вопросы мальчишки Сюна. Безусловно, юный наглец отличался живым умом, но предпочитал использовать его для того, чтобы ставить в неудобное положение старших. Планам доктора, однако, не суждено было сбыться, так как у судьбы в его отношении нашлись свои планы в лице ректора Куна, которому именно в этот момент было угодно выйти в коридор. Едва завидев своего старого коллегу и друга, он широко улыбнулся и с безукоризненной вежливостью приветствовал доктора. Ляо не оставалось ничего другого, кроме как ответить тем же и поддержать зародившуюся беседу бесценными сведениями о состоянии своего здоровья, здоровья ближайших родственников и подкрепить все сказанное своими соображениями о сегодняшней погоде. Погода с утра, правду сказать, и впрямь была недурна, но к счастью вскоре выяснилось, что у ректора Куна имелась и более содержательная тема для разговора.
Пригласив Ляо войти в тот же кабинет, из которого ректор, было, пытался только что выйти, он заговорщицки подмигнул доктору и, не откладывая перешел к делу:
— Вы знаете, друг мой, в последние дни я долго размышлял о том предмете, что мы недавно обсуждали с Вами. Несомненно, Вы должны помнить, о чем речь, я ни о чем ином, как о вырванной странице в сочинении старика Фаня.
Ляо ощутил вместе с услышанным прилив знакомого азарта. Для любого исследователя чань рукописи старика Фаня были одной из самых благодатных тем для рассуждений. Многими загадочный автор философских текстов воспринимался как авторитетнейший современный учитель, мастер чань, великий просветленный и прочая и прочая. Загадочным же он был потому, что никто не мог сказать ничего даже о том, как выглядит этот человек. Свои рукописи он посылал исключительно в издательство «Нирвана паблишинг» и на условиях такой анонимности, что отследить их истинное происхождение не представлялось никакой возможности. Каждое его произведение завершалось лишь подписью «старик Фань». Хотя периодически использовались также такие эпитеты, как «тщедушный», «недостойный», «заблудший», и прочее множество других, не менее самоуничижительных характеристик.
Время от времени находились личности, объявлявшие себя учениками старца, однако очень быстро ложь раскрывалась, и становилось ясно, что это лишь желающие погреться в лучах чужой славы. Немало участия в изобличениях принимал и сам Фань – если в самоопределениях он никогда не стеснялся, то своих псевдо-учеников в каждой новой рукописи он крыл такими словами, которые вообще не принято употреблять в приличном обществе. Поскольку с течением времени становилось ясно, что старик если и не бессмертный, но, по крайней мере, явно не обделенный физическим здоровьем человек, который не собирается в ближайшие годы покинуть сей мир, то со временем число тех, кто претендовал на близкое с ним знакомство сошло к нулю. Другие мастера чань при упоминании старца предпочитали хранить молчание и непроницаемое выражение лиц, молодые ученики мечтали в своих снах о том, что именно им суждено познать просветление под руководством старика Фаня – так все и шло до тех пор, пока с год назад не произошла сенсация. В издательстве «Нирвана паблишинг» заявили о том, что в последней рукописи преподобного Фаня отсутствовала одна страница. Сама рукопись была выпущена в свет под названием «Трактат о снах», однако через некоторое время, якобы, одним из редакторов было установлено, что из рукописи изначально была вырвана одна страница. Причем было это сделано настолько аккуратно и чисто, что никто ничего поначалу и не заметил.
Разумеется, большому миру было глубоко чихать и на старика Фаня и на его рукописи. Однако для тех, кто считал себя последователем чань эти новости произвели эффект разорвавшейся бомбы. Споры и домыслы о том, что могло крыться на вырванной странице не стихали по сей день, а в некоторых дискуссиях дело доходило даже до рукоприкладства. И это с участием весьма и весьма уважаемых людей, находившихся подчас в очень преклонном возрасте…
Конечно же, доктор Ляо, будучи давним исследователем философии чань принимал участие во множестве обсуждений, а в глубине души хранил надежду и на то, что ему со временем удастся узнать хоть что-нибудь о том, кем является автор трактатов в реальности. Иногда Ляо казалось, что престарелый учитель из числа приверженцев школы Фаянь – парадоксальность заявлений, излагаемых в трактатах, наводила на такие мысли. Однако впоследствии всякий раз возникали сомнения, ведь старая школа Фаянь канула в небытие добрых тысячу лет назад, а новую, возрожденную относительно недавно, он воспринимал с большим скепсисом. Кроме того, несмотря на то, что откровения, с которыми ему довелось познакомиться могли подчас вызвать настоящую агонию сознания, там же встречались и такие слова, которые наводили на мысль о том, что учитель отнюдь не является противником грубых методов поучений, в отличие от последователей школы Фаянь. Более того, доктору Ляо заранее было очень жаль несмышленых учеников старика, если они у него, конечно, были.
Примерно такие соображения промелькнули в сознании преподавателя философии в то время, когда он устраивался в удобном кресле, предложенном ему досточтимым ректором. Уважаемый Кун недолго собирался с мыслями. Усевшись за любимым столом, он, по старой привычке, снял свои очки, провел ладонью по коротко стриженым седым волосам и вперил подслеповатый взгляд своих глаз в лицо Ляо. Эта манера была хорошо знакома доктору, уж сколько у них было таких бесед с глазу на глаз за прошедшие пятнадцать лет дружбы и совместной работы в университете… Какие только темы не обсуждались – от некоторых аспектов культурной революции до психологических основ методик преподавания.
-Вы знаете, друг мой, — начал Кун, — путь чань, отнюдь не моя стезя. Тем не менее, поиски истины мне не чужды, а феноменом старика Фаня я с некоторых пор тоже серьезно заинтересован. В последнее время, размышляя над историей с вырванной страницей, я пришел к такому выводу, который вполне укладывается в традиции чаньских учителей. Или мне так кажется, по крайней мере. Сдается мне, иногда взгляд со стороны, может сильно освежить картину. Суть моих соображений вот в чем: мы же с Вами знаем, что старик Фань в последних своих вещах нещадно издевался над всем, что было связано с традициями поучений, и настаивал на том, что истинное просветление может наступить только при условии совершенной искренности и отсутствия каких бы то ни было догматов. Если учитель попросит девятерых учеников изобразить хлопок одной ладонью, то десятый, будучи знакомым с предметом, который описан в сотнях и тысячах случаев, просто не сможет извлечь из задачи нужного урока. И это станет бедой не только ученика, но и недалекого учителя.
-Дурака, коллега, — улыбнувшись, поправил ректора Ляо, — в оригинале сказано – «дурака». Назвав в том месте учителя дураком, Фань дальше проходится по традиционным методам очень нелицеприятно, конкретно, в той главе раз десять встречаются такие выражения, как «дураки», «придурки», «идиоты», «конское дерьмо» и ряд других.
-Да, кхм, Вы правы, коллега. – Ректору, который был очень интеллигентным человеком, по натуре претило выражаться нецензурными словами, даже если они были лишь цитатами. – Я веду к тому, что Фань как раз тот человек, который может преподать старую песню на новый лад… Вы ведь помните, в каком месте была, по легенде, вырвана страница?
— Конечно, — усмехнулся Ляо, — юный отрок, которым был то ли сам Фань когда-то, то ли вообще выдуманный для наглядности персонаж, так вот, юный отрок готовится войти в некую пещеру, а следующая страница начинается уже с описания сна, который увидел этот отрок.
-Да, да, — подхватил Кун, — именно то описание, которое само по себе является отличным коаном. Относительно такой характеристики часто спорят, однако в оригинальности этой истории не откажешь, в любом случае.
— Когда ученик Ю предстал во сне перед Буддой, склонившись в полной почтительности, — процитировал Ляо, — то неожиданно услышал тот вопрос, что встречался ему еще в детстве и прекрасно знал, как на него положено отвечать. «Ответствуй мне отрок, каков будет хлопок одной ладонью?». Степенно смолчал ученик, лишь улыбаясь про себя и тешась своей просвещенностью. И не смог сдержать изумленного вопля получив отменный пинок по заднице. «Дурак!» — хохотал над ним Будда – «Ты же в моем сне! А во сне правила не действуют!».
-Вот именно, коллега, вот именно! – Возбужденно воскликнул Кун, — Тем самым, как мне кажется, Фань дает понять, что для поучений всегда нужно стараться найти нечто новое! В том числе для этих целей может послужить и отрицание хорошо известного старого! Что может лучше выбить почву из-под ног неофита, нежели разрушение давно известных канонов? И в довесок к описанию сна, история с вырванной страницей перед этим… Да не было никакой страницы! Вернее, может она и существовала, но только для того, чтобы быть вырванной. На ней попросту ничего не было написано. Это как в той притче про белую стену, вмещающую всю мудрость мира – отсутствующая страница, на которой, якобы, было что-то написано, самим фактом своего мифического существования может так подстегнуть чье-то сознание, что этот кто-то вполне может приблизиться к состоянию просветления. Сам я не очень-то верю в существование нирваны с освобождением и всем прочим, однако неплохо представляю, чего именно пытаются в ряде случаев добиться чаньские учителя от своих учеников.
Ляо задумался над словами старого друга.
— То есть Вы хотите сказать, что эта вырванная страница, лишь мистификация? – с оттенком недоверия спросил он.
— Совершенно верно! – просиял Кун. – Я понимаю, что мое объяснение не слишком оригинально, однако подумайте над этим. Иногда разгадки таинственных явлений бывают очень несложными. Но это отнюдь не умаляет их значения!
Остаток дня Ляо провел отнюдь не так, как планировал изначально. Пребывая в глубокой задумчивости, он провел свои лекции без той живой искры, что обычно им сопутствовала. Где-то на краешке сознания он ощущал чувство досады из-за недостатка сосредоточенности на предмете своего повествования, однако ничего не мог с собой поделать. Теория, высказанная Куном, слишком захватила его воображение и пусть он, Ляо, никогда не считал себя верным последователем чань-буддизма, тем не менее, загадка старика Фаня, оказывается, проникла в его голову куда глубже, чем ему казалось поначалу. В памяти Ляо почти ничего не осталось от остатков того дня. Лишь вечером, оказавшись дома, он вспомнил осекшегося на полуслове молодого нахала Сюна, который собирался, вроде бы, в очередной раз съязвить в ответ на заданный вопрос и внезапно вдруг передумавшего. Кажется, это произошло как раз после того, как Сюн случайно взглянул в глаза Ляо…
Немного развеяться Ляо удалось лишь с заходом солнца, когда его посетил другой старый друг – судья Хоу. Вернее, судья в отставке, но какая, в сущности, разница? Все друзья и знакомые имели обыкновение так его и называть – судья Хоу. Когда-то давным-давно они познакомились на почве одного затруднения, в которое попал Ляо и с тех пор частенько пили чай в компании друг друга, попеременно, то в доме бывшего судьи, то в квартире доктора. Благо разделяла их жилища всего-то пара кварталов. Поскольку Ляо хотелось отвлечься, но не терять своей сосредоточенности на своих текущих думах, он решил заварить для нынешнего чаепития чрезвычайно любимый им те гуаньинь. Когда волшебный аромат чая осеннего сбора расплылся в воздухе и старые друзья отхлебнули по глотку, судья Хоу деликатно задал вопрос:
— Друг мой, я вижу, ты сегодня очень тих и задумчив. Что так овладело тобой и заставляет хранить молчание?
Поскольку не было никакой причины таиться, да к тому же еще и хотелось поделиться своими переживаниями, Ляо пересказал судье все, что услышал от ректора Куна утром. Судья Хоу слыл человеком умудренным жизнью, не торопящимся в суждениях, обстоятельным, крепко стоящим на ногах даже в свои семьдесят и способным на хороший совет. Вот и в этот раз он выслушал Ляо и долго молчал перед тем, как высказаться. Не один чайничек душистого чая был распит друзьями в безмолвии… Наконец, судья позволил своим словам прогнать тишину.
-Друг мой, Ляо, — сказал он, — ты знаешь, кто я такой. Да, я не философ и всю жизнь искал истину в несколько другой области. Может быть, воображение мое ныне склонно видеть сомнительные мотивы там, где их нет. И вполне может случиться так, что твой старый друг Кун совершенно прав в своих предположениях. Однако я кое-что знаю о людях и тех мотивах, которыми они подчас руководствуются. Также я знаю и о том, что кое-кто иногда бывает склонен к увеличению своей выгоды, прибегая к хитрости вместо честного труда. Мне доводилось слышать о старике Фане, а заодно и об издательстве «Нирвана паблишинг». Я не стану никого ни в чем обвинять, но подумай об одном: что если некто нашел старинные чаньские записи и теперь постепенно издает их, прикрываясь псевдонимом старика Фаня? А заодно представь себе, насколько можно увеличить тиражи и доходы, дав просочиться в мир истории с вырванной страницей?
Насчет первого, это только мое предположение. Относительно же второго, можешь мне не верить, но после этой истории, доходы издательства выросли почти в десять раз. Я знаю, что с моей стороны нехорошо предавать огласке детали, относящиеся к чужому ремеслу, однако уверен, что дальше нас с тобой это не пойдет, а в твоем умении быть сдержанным я не сомневаюсь. Не думаю, что в ближайшем времени в отношении издательства кто-то начнет следствие, однако опасаюсь, что с чистоплотностью ведения бизнеса у отдельных наших сограждан не все в порядке… Впрочем, кому какое дело до мыслей престарелого отставного судьи? Давай-ка лучше разопьем последнюю заварку, а потом я с тобой попрощаюсь. Время позднее, а моя старушка без меня не ляжет – все полвека, что мы с ней, всегда так и было.
Распрощавшись с почтенным судьей Хоу, доктор Ляо понял, что чувства его пришли в еще больший раздрай нежели до чаепития. Если ректор Кун высказал смелую гипотезу, о которой стоило хотя бы поразмыслить, то слова судьи расстраивали почти до слез, восстанавливая при этом все существо ученого против возможности столкнуться с банальной уголовщиной. В сущности, Ляо огорчился настолько, что решил прогуляться перед сном, благо погода была идеальной – легкая ночная прохлада обещала успокоить мысли и чувства, подготовив тело ко сну. Возвращаясь с недолгой прогулки, Ляо увидел под светом фонаря чью-то тщедушную фигурку, пристроившуюся на скамье. Еще до того, как подойти ближе, Ляо догадался, кого он увидит. Это был дворник Мин, хорошо известный всей округе.
Это был маленький щуплый человечек лет сорока, чем-то немного смахивающий на обезьянку. Ляо в очередной раз подумал, какая ирония заключается в имеющем место несоответствии имени и существующей действительности. Имя, как известно, говорило об остроумии, а дворник в реальности был того… То есть не то, чтобы этот доходяга был совсем сумасшедшим – он вроде бы все понимал, но почти никогда не разговаривал, да и вел себя временами странно. Но поскольку был совершенно безобиден и вечно пребывал в самом лучезарном расположении духа, никто не имел ничего против, того чтобы он зарабатывал себе на жизнь, подметая окрестности. Кроме того, Мин всегда готов был помочь любому в меру своих скромных способностей, ну там сумку поднести или соседскую собаку выгулять…
Кажется, только Ляо знал о том, что Мин не так прост, как казался, и внутри него скрывалось куда больше, нежели можно было бы предположить по внешности. Во-первых, Мин с легкостью мог поднять вес, превышавший его собственный. В этом Ляо убедился, увидев, однажды как дворник одной рукой приподнял здоровенное дерево, свалившееся под сильным ветром и придавившее своей веткой какую-то бездомную собачонку. Ну приподнял и приподнял. Собачонка убежала, будучи счастливой до всей глубины своей песьей души, а кто такой Ляо, чтобы расспрашивать дворника о том, каким образом ему удалось совершить это доброе, в общем-то, дело? Чуть больше приоткрылось Ляо в одну изрядно душную ночь, когда голова его подняла бунт еще с вечера, а ближе к утру ему и вовсе пришлось вскочить с мокрой от пота постели. Досадуя на испорченный сон, он отправился на поиск лекарства, способного унять невыносимую боль, отчаянно пульсировавшую где-то чуть повыше висков. Употребив все, что полагалось случаю, Ляо подошел со стаканом холодной воды к распахнутому настежь окну, дабы немного остынуть, и увидел застывшую на мостовой фигуру, залитую лунным светом. Это был дворник Мин собственной персоной. Он стоял, приобняв свою метлу, что была вместе с черенком длиной в его собственный рост и, кажется, хотел изобразить из себя прижизненный себе же памятник. Во всяком случае, недвижимость камня ему удалась вполне.
Все началось, когда Ляо уже показалось, что Мин попросту заснул, забыв принять для этого занятия более подходящую позу. Дворник едва слышно рассмеялся неизвестно чему, одним движением сшиб нанизанную на черенок метлу и опер тот о камни мостовой будто посох. А далее у почтенного доктора Ляо сам собой распахнулся в изумлении рот, ибо дворник каким-то неимоверным прыжком взмыл вверх и очутился стоящим одной ногой на черенке, продолжавшем стоять вертикально. Сначала дворник просто стоял так, удерживая каким-то неведомым чудом равновесие, а затем принял известную всем, знакомым с искусством тайцзицюань, позу журавля. Так он простоял минут пять, а досточтимый Ляо, забыв о своей нижней челюсти и стакане в руке, все это время смотрел на дворника. Кончилось все так же неожиданно, как и началось. Мин вновь издал приглушенный смешок, спрыгнул с черенка на мостовую, одним движением ноги подбросил лежащую метлу, подхватил ее в воздухе одной рукой и, держа в другой черенок, побрел прочь. А одуревший от увиденного Ляо отправился спать. Что в тот раз удалось ему очень паршиво. Конечно, владение искусством ушу само по себе вряд ли может кого-то удивить в Поднебесной – в той или иной мере им владеют многие. Однако чтобы полоумный дворник и в такой вот степени… Именно тогда Ляо и напомнил себе в очередной раз истину о том, что многие поразительные чудеса кроются там, где их меньше всего можно ожидать.
Ну а последнее необъяснимое явление с участием дворника доктору Ляо довелось наблюдать с полгода назад и в том, что лишних свидетелей тому уж совершенно точно не было, сомневаться не приходилось. У одного из соседей Ляо подрастал сын, отличавшийся довольно скверными наклонностями. Поскольку Ляо всегда полагал, что многие особенности характера закладываются именно в детстве, то он уже начинал беспокоиться за будущее мальчика, поскольку тот проявлял слишком уж большую для своего возраста жестокость. Выражалось это в том, что он готов был причинить боль любому, кто был слабее его. В то врезавшееся в память Ляо утро, мальчишка выбежал во двор и внезапно остановился, завидев умывающегося рядом с подъездом котенка. Котенок, похоже, был домашний и не обратил на ребенка никакого внимания. Прохожих вокруг не было, лишь дворник Мин неподалеку сметал в кучу осенние листья. Ляо же все видел, потому что сидел за ранним завтраком, смотрел в окно, а вся картина разворачивалась практически напротив. Мальчишка подкрался кничего не подозревающему животному, занес ногу, собравшись со всей своей мочи отвесить ему пинка и Ляо уже было вскочил, чтобы прекратить это безобразие. Однако дворник Мин успел первым. Куда делся котенок Ляо не успел заметить, поскольку теперь уже испугался за малолетнего хулигана. Он ведь хорошо помнил, на что способен дворник, а уж учитывая скудное соображение Мина… Однако, как выяснилось, дворник не собирался бить сорванца. Более того, он оказался стоящим перед ним на коленях, а в руке его, протянутой к мальчишке, оказался наполовину увядший древесный лист. Одна часть его была еще зелена и походила на живую, но другая уже пожухла, и там даже, кажется, уже образовалась дыра. Мин, как обычно, не говоря ни слова, уставился своим взглядом в лицо мальчику, а в широко раскрытых его глазах, которые были непривычно серьезны, что-то блестело. Может быть, это были слезы. Ляо не смог бы впоследствии поклясться, что ему не показалось. Как не мог бы он сказать и то, как долго длилась немая сцена. В конце концов, Мин выронил лист, с какой-то невиданной доселе тяжестью поднялся на ноги и ушел куда глаза глядят. Даже метлу свою забыл, которая так и осталась сиротливо лежать посередь двора. Через какое-то время вернулся домой и мальчишка. Неизвестно, что уж там с ним произошло, но в одном Ляо был уверен – детское лицо совершенно точно изменилось. Что-то взрослое на нем проявилось или это была какая-то несвойственная юному возрасту задумчивость? Ляо трудно было судить о том, что он сумел увидеть в этой мимолетной сцене, но один факт оставался непреложным: никогда больше соседский сын не был таким, как прежде. Нрав его сделался тих, он был всегда и со всеми вежлив, в движениях его более не усматривалась свойственная детям порывистость, а глаза его… Как-то раз при встрече взглянув в глаза ребенку, Ляо чуть было не отшатнулся, столько недетского он увидел во взгляде мальчишки, который едва ли нагнал ростом пояс Ляо. Будучи человеком по натуре трезвомыслящим, доктор Ляо не верил во всяческое колдовство и прочие сверхъестественные силы. Однако тайны, связанные с тщедушным дворником Мином периодически терзали его любопытную натуру. К сожалению, всякий раз видя дворника, он не мог выдавить из себя ни одного вопроса из тех, что теснились у него на душе.
Вот и в этот раз, подойдя поближе, он только и смог приветственно помахать рукой, получив в ответ мимолетную улыбку. Ляо был в очередной раз удивлен – сегодня выяснилось, что Мин умеет читать. Да и сидел-то тот под фонарем, только для того, чтобы было видно текст. С замирающим сердцем Ляо понял, что узнал книгу по характерной обложке, у него самого давно стояла такая же на книжной полке. И конечно же, это был окаянный «Трактат о снах»! У Ляо на краткий миг помутилось в голове, а в следующий момент он понял, что в этот раз таки заговорит с дворником. Он шагнул к Мину и неожиданно для него самого у него с губ сорвалось совсем не то, что мог бы спросить человек в здравом уме:
— Скажите, мастер Мин, а у Вас тоже не хватает одной страницы?
Дворник отложил книгу в сторону и присмотрелся к Ляо. Вначале взгляд его был пуст, будто у человека, который вслушивается в тишину, пытаясь сообразить, что же за звук привлек его внимание. И даже не сам звук, а лишь запоздалое воспоминание о том, чего вовремя не удалось уловить. Затем взгляд его прояснился, словно бы посветлел, в глазах появилась хитрая улыбка, не затронувшая, впрочем, лица. И была то не расчетливая хитрость лисы, задумавшей изловить мышь, а веселая хитрость обезьянки, замыслившей отменно поразвлечься. Мин вскочил и одним легким прыжком очутился рядом с Ляо. Какое-то мгновение он продолжал вглядываться в лицо растерянному доктору, а затем вдруг отвесил ему шкодливый подзатыльник и вскричал, расхохотавшись:
— Если хочешь понять сон, то сначала проснись!
С этими словами он подхватил свою книгу со скамьи и продолжая безудержно веселиться умчался с ней в куда-то в темноту. До изумленного Ляо только и долетело из темноты:
— Просыпайся, Ляо, хватит дрыхнуть!
Для несчастного доктора это происшествие стало последней каплей. Он не помнил, как добрался домой, как сумел избавиться от верхней одежды, и, не сумев снять оставшееся, рухнул в постель. В голове творилось нечто невообразимое, кажется, стресс вызвал галлюцинации наяву. В висках бил сумасшедший набат, в глазах было также светло, как недавно под тем проклятым уличным фонарем. И вроде даже можно было разглядеть всю обстановку квартиры вплоть до мельчайших подробностей, несмотря на то обстоятельство, что в ней должна была царить кромешная темень, ведь огня Ляо не зажигал. Это было только начало. Ляо забыл, где он находится, не ведал, что его окружает и даже само его естество, хранившее воспоминания о его жизни, казалось, оставило его. Апофеозом агонизирующего сознания стало явление перед его внутренним взором новой фигуры, это опять был дворник. Но теперь это был отнюдь не безобидный с виду и вызывавший вечно невольную улыбку малыш Мин. Могучий старик с гривой седых волос свирепо хмурил брови и грозя уничтоженному Ляо огромной метлой орал:
— Вырванную страницу тебе, прощелыга!? Познавшим чань всякая макулатура без надобности! Да ты читать-то умеешь!?
Последним, что запечатлел гаснущий разум Ляо был его собственный шепот:
— Нет, учитель Фань, прости. Я дурак, учитель. Я ничего не знаю…
Дневной свет молнией вонзился под сомкнутые веки и сабельным ударом наотмашь врезал по зрительным нервам. Вопль, вырвавшийся в ответ, мог бы стать пронзительным, но пересохшее горло смогло лишь судорожно захрипеть. Словно в ответ на невысказанную мольбу в комнате потемнело, и раздался характерный звук задергиваемых штор. Сразу стало легче. Что это? Что с ним было? Что за неведомая болезнь внезапно обрушилась на него? Ведь еще вчера все было в порядке – университет, лекции, беспардонный Сюнь. Потом вернулись воспоминания о теории ректора и чаепитии с судьей. А потом, потом… Сумасшедший Мин! Он опять застонал, на этот раз уже от стыда, ведь он наверняка опоздал пойти на лекции, и теперь, небось, кто-то из студентов пошел узнать, что случилось с их наставником.
Или ему крупно повезло и это врач сейчас заботится о его самочувствии? А вдруг это кто-нибудь из друзей!? Большего позора он не смог бы себе и представить. Все еще не в состоянии разлепить веки, он прокаркал:
— Кун? Хоу? Кто там?
Ответ заставил его глаза распахнуться во всю ширь:
— Хорош гнать как слепой на катере! Я тебя предупреждал, братан, не увлекайся так этим дерьмом. Я и так жду полдня, пока ты очнешься, все кишки уже свело. Хорошо хоть пиво было. Но тебе мастит сегодня, даже для тебя пара осталась… Слышь, ты там ночью на каком пургу нес? Марсианский что ли? Или китайский? Вот тебя расперло!
Где-то через час или полтора жизнь и злоключения почтенного доктора Ляо как бы подернулись легкой дымкой. Нет, они все еще были здесь – только руку протяни. Он мог бы легко назвать что угодно: день окончания учебы или имя первой любви незадачливого философа. Момент, когда эта любовь кончилась разлукой, а отнюдь не свадьбой, на которую так отчаянно он надеялся… хотя нет, не он, а Ляо, конечно же. Он мог бы перечислить названия всех тех свитков и трактатов, что заменили ему ту, что должна была стать его… то есть Ляо, разумеется, судьбой. Но эта, другая, чужая, ставшая вдруг родной жизнь, все же отодвинулась, уступив место и той жизни, которая потребовала освободить для себя свое исконное место.
— Что это было? Это же не наркота? От нее так не бывает! Никогда не жрал, не кололся, не нюхал, но не бывает от нее так, зуб даю!
-Да хрен его знает, — пожал плечами приятель, — Иваныч говорит, это кактус какой-то, что ли…
Еще через час они смогли выйти на улицу. Спускаясь по лестнице «хрущевки» и вдыхая ее непередаваемые ароматы, он не мог отделаться от ощущения нереальности всего окружающего, будто вокруг декорации, которые держатся лишь каким-то чудом, и стоит лишь сделать взмах рукой, прикрикнуть, и вся эта искусственность вмиг исчезнет. Он ощущал себя фруктом, который от зарождения был укрыт плотной накидкой, но вот сейчас накидка лопнула и через прореху пробивается внутрь свет совсем иного, истинного, мира. Того, о котором несчастный фрукт ранее не имел ни малейшего понятия.
На улице стало немного легче. Там был свет настоящего солнца, вокруг были объем и глубина, а воздух наполняли звуки. Среди звуков были различимы даже голоса птиц, что почему-то сразу успокоило. Вот только спина дворника впереди… Могучая спина, седая голова и мерные взмахи здоровенной метлы.
— Привет, Иваныч! – крикнул без всякого промедления придурок, в котором не так давно был признан приятель.
Взмахи метлы прекратились. С неторопливостью айсберга и неотвратимостью рока дворник развернулся. И сердце ушло куда-то в пятки, оборвавшись ледяной градиной.
— Учитель Фань… – пролепетал он то единственное, на что оказался способен его язык.
— Брысь отсюда, обдолбыш, — получил ответ он. Для верности старик замахнулся метлой.
Ах, как знаком был этот прием. В искусстве тайцзицюань он носил имя «пяти цветков». Мир, который еще не успел стать привычным, вновь вспыхнул золотой вспышкой…